Я сижу в потертом плюшевом кресле, которое помню, кажется, столько же, сколько и себя. При маме оно застилалось вязаной накидочкой. Помню, у нас была даже особая праздничная накидочка – белая, с ажурным узором, очень безыскусная и простенькая, за которую мне почему-то было очень стыдно. Их мама вязала сама.
Мама… Через месяц будет ровно четыре года, как о ней нужно говорить в прошедшем времени: “мама была, мама любила…”. Как трудно, как невозможно произнести это!
На шкафу – фотографии. Мама с отцом – напряженные, видимо робеющие перед камерой. Старый снимок, они – молодые…. Я, лежащий между сияющими лаком полками того же книжного шкафа, я с до смешного серьезным лицом гордо позирующий после приема в октябрята, я молодым растрепанным пареньком с всенепременной гитарой и нарочито небрежной улыбкой…
Маминых фотокарточек почти нет. Фотоаппарата у нас, конечно, не было, и сниматься она вообще не любила. “Старая я слишком. На что уж там смотреть, а ты меня и так не забудешь,” – говорила она. За эти неполные четыре года я почти забыл ее лицо, а то, что оставалось на немногих фотографиях, все равно было не ею. Действительно, это напряженное неуверенное лицо не было лицом моей мамы. Закрывая глаза, я, скорее, не видел, но чувствовал ее, ощущал что-то теплое, ласковое, огромное. Отца вот я совсем не знал. Он умер незадолго до моего рождения. Только одна старая фотография, где и лица-то не разглядеть, да долгие мамины рассказы о том, как молодым офицером он познакомился с ней на танцах, как любили они рука об руку гордо идти по улицам – все, что осталось от него… Жаль, что я был у них единственным и очень, очень поздним ребенком. Дети… Мама так любила детей. “Женился бы ты что ли. Хоть на внуков перед смертью посмотреть,” – частенько говорила она. “Так уж и помирать собралась! Неужто очередь к богу занимать нужно? Успеется!” – глупо отшучивался я. Вот и не успелось…
Мой взгляд перескальзывает на книги. Библиотека всегда была нашей гордостью. Раритетные собрания Жюль Верна, Дюма, Купера, Беляева составляли для меня целый мир. Прекрасные миры, возникающие по мановению руки, перелистывающей страницы. К чтению мама приучала меня с раннего детства, но настоящее погружение в него произошло, когда я учился в третьем классе. Моим первым “толстым романом” была книга Пальмана “Кратер Эршота”. На долгие годы она оставалась моей самой любимой книгой. Как мечтал я стать геологом, сквозь снега и туманы пробираться к чему-то неизведанному: открывать новые земли, находить полезные ископаемые, помогать людям...
Боже мой, как давно это было!
Я встал с кресла и, медленно подойдя к книжной полке, нашел обтрепанный корешок. Пальман. “Кратер Эршота”. Мое ушедшее детство. Сколько же я не вспоминал о тебе? Неужели я предал тебя?
Осторожно перелистывая грубые желтые листы, я вдруг увидел на чистой последней странице неровные рукописные строчки. Что еще такое? Детский еще неумелый почерк. Похоже, писал я.
“Когда я вырасту большим (зачеркнуто, исправлено на “очень большим”)…”
Смешно. Какой же я большой. Так себе, средненького роста, средненького ума…
“… я клянусь (без запятой) что не буду скучным и взрослым…”
Ну да, не скучным, а очень скучным, занудным старым глупым холостяком…
“…не буду бояться трудностей и избегать опасных приключений…”
Пойти в магазин в дождь уже стало для меня опасным приключением, которого я всенепременно пытаюсь избежать…
“… Я сделаю так, чтобы мама всегда улыбалась и была счастлива…”
“Не лезь не в свое дело!”, “Отстань от меня!”, “Что я, маленький?” – такие фразочки я, кажется, частенько кидал ей лет в 15-20, да и, пожалуй, позже…
“… Я сделаю так, чтобы все вокруг были счастливы. Торжественно клянусь!”
Боже, как легко в детстве раздавать щедрые обещания, как легко думать, что сможешь изменить целый мир. И только потом, когда мир уже основательно изменит тебя, только тогда начинаешь видеть, что ты – только крохотная пылинка, лишняя, ненужная почти никому пылинка. Мама была тем единственным существом, благодаря которому я могу сказать это “почти”. Хотя нет. Когда она была жива, я был действительно дорог, действительно, без всяких там “почти” нужен.
Я подошел к зеркалу. Тридцатишестилетний уже начинающий лысеть одинокий мужчина, ничего не сделавший, ни на что не способный, мечтавший когда-то о подвигах, о невероятных приключениях, верящий в свою исключительность, стремящийся перевернуть мир…
Но, черт возьми, может быть, еще не поздно? Жизнь еще не кончилась. Я смогу. Я обязательно справлюсь, преодолев эту страшную лень, эту закостенелость. Мужчина в зеркале неуверенно улыбнулся. Не так уж я и стар. Сколько еще можно успеть, пусть не так, как мечталось, но все же…
Долгий звонок в дверь вернул меня к реальности. Это был Витя из смежной квартиры.
– Слышь, Колян, жена на дачу уехала. А у меня тут это… “Брынцаловка” завалялась… Может, сообразим по-соседски?
– Ну, пойдем, – махнул я рукой, бросая на тумбочку в прихожей старую потрепанную книжку.
Сайт создан в системе
uCoz