Благословенный, воздвигнутый волею Зевса и брата его, колебателя водных стихий Посейдона, остров прекрасный затерян среди океана. Бледно-туманною дымкой окутан он, будто бы дева младая в тонкий прозрачный платок завернувшись, смотрит на мир, улыбаясь счастливой улыбкой.
Островом этим я и сестра обладаем волей богов, сами вечные, будто бы боги. И, медоносными полный цветами, широкий луг вокруг нас растилился. И нежно олива склонилась, будто бы сладкой печалью, прекрасной мечтою томима. И море так нежно волны на берег свои устремляет, как будто жемчужин прекрасных пригоршню бережно с гребнем волны быстролетной подносит. Море, любимое море, да разве устанут, взирая, глаза на тебя – каждый раз – откровенье. Разное вроде, но милое, сердцу родное, ты, безмятежное, дышишь, как будто ласкаешь, сердце мое наполняя мечтой о твоем совершенстве, о зыбком небес идеале. Как совершенно, бездонно и мудро ты, море. Разве устанешь взирать на тебя хоть когда-то? Даже во время грозы, когда Зевс-громовержец молнии мечет, грозя, ну а брат его пышнобородый грозно трезубцем своим нарушает покой безмятежный глади твоей, всюду молнии ярко сверкают – и это мне мило. Солнца сияющий глаз это все освещает или холодная россыпь из звездных жемчужин вместе с неверной луной – все прекрасно и чудно.
Самая тонкая, самая малая травка, что на лугу прорастает моем медоносном – словно вселенная – сложна она и прекрасна, словно овеяна высшим она совершенством. Видя гармонию эту и чувствуя всем ее сердцем, хочется петь, воспевая божественный Логос.
Сколько себя помню, я всегда видела этот остров, этот луг, это море и это небо. Сколько себя помню, всегда рядом со мною была сестра, похожая во всем на меня, чувствующая все так же, как и я. Быть здесь и петь, воспевая гармонию мира – вот удел, дарованный нам богами.
Иногда, на горизонте, там, где небо тесно сплетается с морем, там, где вечерами расплавляется солнце, блистающей переливчатой лавой растекаясь по морской глади, вдруг появляется легкокрылый человеческий корабль. Люди чужды нам. Всю жизнь скитающиеся и страдающие, полные лишь смутной неутолимой тоски, смертные совсем непохожи на нас. И люди, и боги – они все чего-то хотят, спешат куда-то, влекомые дымкой обманчивой мечты, и только мы – я и сестра – мы познали гармонию и совершенство. Люди... Они так чужды, так непонятны нам, но все же мы любим их и мы поем для них. Мы зовем их за собой, наполняя гармонией, и даем им забвение. Мы уводим их в чудную даль, полную бескрайней неги, даль, где нет тревог и забот, нет лишений и скорби – только гармония, только сладостное забвение. Мы зовем их, и люди спешат на наш зов, забывая все вздорное, все тяжелое, они вливаются в нашу гармонию, растворяются в ней, и уже остаются с нами навсегда.
Недавно проплывал мимо нашего острова смуглолицый незнакомец. Мы пели ему, мы звали его к себе. Он стоял, привязанный к мачте остроклювого корабля и тоскливо глядел на нас. Он понял, он почувствовал эту божественную гармонию, эту божественную тоску. Люди называли его хитроумным, я же назвала его мудрым. Но были спутники его слепы и глухи. Налегли они на весла, и увели корабль куда-то в укрытую туманом даль, в бездну человеческих скитаний, боли, тьмы.
А этот незнакомец... никогда ему не забыть того, что открыли мы ему. Смуглый усталый скиталец – он обязательно вернется к нам, и тогда я спою ему самую лучшую, самую светлую песню. Я спою ему песню вечности. Я спою ему песню забвения. Самую сладкую песню, не будь я Сиреной!
Сайт создан в системе
uCoz